Рубашка. Заправлена. В штаны

Жил-был мужик. И было у мужика того n-ое количество детей. Основная их масса росла нормальным, вполне удовлетворительным чадом (не предел мечтаний, но в капусту назад заворачивать не станешь), а один вырос, не то что бы сказочным дуралеем... но барменом уже стал.
В тот день я приготовил идеальный капучино. Себе. Он был настолько идеальным, что даже больше волшебным. Такой капучино не подают гостям, им можно выговаривать испуг и крестить детей. Его глянцевая пена без искажений отражала настоящее и немного предсказывала будущее. Пить следовало незамедлительно.
В этот волнующий миг и возник за баром гость.

Такой загадочный, что взглянув на него, я мог подумать: «Что за мантию и чалму ты на себя нацепил?» или «Зачем тебе этот усыпанный самоцветами посох?», но в моей голове пронеслось лишь: «блин, только собрался пойти поесть!»

- Какое странное у вас имя, – всматриваясь в мой бейдж, отметил гость, а потом, словно опомнился: - Меня зовут Джафар, - и протянул мне связку костлявых, узловатых пальцев.

Я бы мог поинтересоваться: «А зачем вам чалма и такая длинная мантия? Для чего такой дивный посох? Почему у вас такие большие глаза, и уши, и зубы», но только спросил:

- Что вам?

Тем временем, мой капучино утратил всю магию и стал походить на лужу после кислотного дождя. Теперь им можно разве что травить мышей да пугать непослушных детей.

Джафар просил приготовить индийский чай масала. В отместку за испорченый обед, я соврал, что могу заварить только чёрный, максимум с бергамотом.

В вопросах мести гость оказался куда изобретательнее. Жалоб он писать не стал, грозить, что завтра меня уволят - тоже. Получив свой чай, он принялся шептать над ним, макать туда пальцы и сыпать что-то щепотками. Такое поведение не впечатляло с тех пор, как в моём присутствии ели Наполеон со свежемолотым перцем. Как говорится, чем бы гость не тешился, лишь бы в покое оставил.

В конце ритуала Джафар плеснул чай мне в лицо, и этому я готов был удивиться, но рухнул замертво.

Силой будильника и заклинаниями петухов, которые аж давились своим гроулингом, я вернулся к жизни в 6:30. Как раз вовремя, чтобы позавтракать, нарядиться в костюм банкира и отправится на работу (до этого костюм я надевал трижды, причем дважды в примерочной).

По дороге напевал: «А я как мокрая соль в солонке… Не высыпаааааюсь!» Дворовые собаки и драные коты пританцовывали в такт. Опухшие бомжи подпевали в терцию, а ветер (и немного дворники) эффектно разметали мусор.

Вся музыкальная труппа провожала меня до ворот банка. Дальше мог пройти только достойный, чьи помыслы чисты, а действия полны самопожертвования и альтруизма, или тот, у кого был пропуск. У меня был пропуск, праведностью я не грешил, не думайте.

Банкиры, словно собаки на цепи, были привязаны галстуками к банку - не могли чувствовать себя комфортно и говорить слово «блядь». Я старался подражать им, аккумулировал в своей речи слова типа «аккумулировать» и умалчивал, что живу с родителями.

Мне казалось, что под пиджаками в глубине души, банкиры тоже бармены, художники и самодуры. Ведь только там, где людям не нравится работать, нужны всякие планы и нормативы. Но им слишком нравилось играть в статусы и должности, чтобы сохранить человечность.

Объектом поклонения банкиров являлись деньги. Им давали имена, следили за их положением среди других валют, пересчитывали и отправляли отдыхать на сберегательные карты.

Большую часть рабочего дня приходилось ждать. Ждать пока одни согласуют, другие заверят, третьи проверят. Держать в уме сразу несколько незаконченных дел на финансовом диалекте называется «многозадачность». В ресторанах я привык, ногой закрывать холодильник, одной рукой взбивать молоко, другой рассчитывать гостя, третьей рукой жонглировать мандаринами, а четвёртой - писать эту историю – и мне казалось это и есть многозадачность. А ожидать, пока твои бумажки согласовывает весь банк, и заваривать овсянку в сувенирной кружке – не многозадачность, а бюрократия.

В банке я проводил три вечности (хотя часы утверждали, что только восемь часов). Чувствовал себя как газировка в мохито – лишним. И рубашка моя была заправлена в штаны.

И рубашка. Заправлена. В штаны.

В 17:29 рабочий день заканчивался. Я полный предвкушений и планов на вечер оказывался в пробках. И больше ничего не успевал, прежде, чем настанет ночь.

Ну и ладно, зато у меня нормальная работа. Теперь, я могу завести жену, кота, кредит на сорок лет. Нужно только чуть-чуть потерпеть и привыкнуть.

Дома в режиме «гордиться и хвалить» меня встречал отец.

Радость его имела три стадии. Сначала он рассказывал о преимуществах работы в банке и напоминал о безопасном сексе. Мне демонстрировались ближайшие перспективы, где я заработаю столько денег, что куплю себе радиоуправляемый вертолёт, а на сдачу квартиру и Мерседес. На второй стадии - фразами, опускающими барное ремесло на уровень проституции, воровства и цареубийства, меня оттирали от запаха лайма и вкуса текилы. Последним аккордом в выступлении было вседозволяющее: «Ты же можешь быть барменом в свободное время, если так хочешь». Но ведь я точно так же мог бы быть (но не быть) в свободное время банкиром.

А выходные все выпадали, как специально, на субботу, воскресенье и другие рабочие дни. Бонусом к таким выходным идут дополнительные друзья. Таких друзей днём с огнём не сыщешь, но вечером в пятницу они находятся сами. Такие друзья всегда готовы не помочь в трудную минуту, хоть и каждую субботу уровень вашего родства определяется словом «братан». Так вот меня приводили в питейное заведение и, суки, усаживали за бар. Работа барменов гипнотизировала, я не мог оторвать глаз. Чувствовал тоже самое, что и подросток, добравшийся до фильмов не обремененных цензурой. Рано или поздно приходила наша очередь выбирать напитки, и в лицо летело от бармена: «Чем могу быть полезен, джентльмены?»

А мой ненастоящих друг, корчил завсегдатая: «Геннадий, родненький, мы будем сегодня джентльменами, и, пожалуй, выпьем два Spoon Cocktail» (А я хотел просто рома).

Бармены узнавали во мне не единомышленника, а кабацкую теребень (забулдыга, прим. (алкаш, прим.)). Я молчал и старался не обращать на себя никакого внимания. Чувствовал себя предателем. Казалось, что предал их. Предал культ, веру и должен быть сожжён прилюдно. И я сжигал себя изнутри. Презирал себя. Ведь громче всех кричал, что буду барменом всю жизнь и раньше всех сдался.

«Да я не хотел! Меня проклял Джафар» - крикнул я достаточно громко, чтобы меня сочли невменяемым.

Не-совсем-друг, успокаивающе сжал моё плечо. Я отпрянул: «Ты не знаешь! Ты никогда не ходил на работу с удовольствием!» Дальше я собирал слова в несвязные предложения, потом в крики. От моих децибелов лопалось стекло и люди падали на землю. Я взывал к Джафару и обещал себе, что больше никогда не дам слабину, не усомнюсь, буду идти только вперёд, развивать себя и окружающих. Только верни меня! Дай мне ещё один шанс! Я колотил кулаками в стену, драл обои, бился головой, ревел и рычал что-то про «заебало» и «тошнит». Выл от боли и беспомощности на луну, нечеловеческим голосом:

«Сколько ещё терпеть? ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ВЕРНЁШЬ МЕНЯ?»

Минута молчания. Ничего не менялось. Никакого волшебства. Только жизнь со всей своей безжалостностью.

Я, принимал безысходность и повторял, на этот раз утвердительно:

«Ты когда-нибудь вернёшь меня...»